4 / 6
Ëèòåðàòóðíàÿ ñòðàíèöà
4
¹4 – 2012 ã
Осенний винтаж
В строй облупленных пятиэтажек
И листвой заметённых дворов
Ты меня, как на танец, однажды
Пригласил на осенний Покров.
В беспокойных мазках светотени
Застывали, сезонно-бедны,
Клёны в ржавых подпалах старенья,
Тополя в пелене желтизны…
Мы, как дети, врывались
бесстрашно
В неизвестные чьи-то миры.
Две собаки на крыше гаражной
Оттеняли условность игры…
Будто сфинксы у древнего грота,
Сторожили собой письмена,
Чей-то крик на железных воротах:
«Оля, солнышко, ты мне нужна!»…
Осенило – мир напрочь остужен, –
Хоть взывай, хоть вопи, хоть
стучись, –
Но вот НЕКТО же НЕКОМУ
нужен –
Безоглядно, на целую жизнь!
И свидетели юного счастья,
Отодвинув приличий черту,
Мы с винтажной, безбашенной
страстью
Целовались с тобой на мосту.
***
Зачем оголили берёзу,
Оставив раздетой в мороз?
Какую больную угрозу
Шатёр разметавшийся нёс?
Стан бело-пестряный, сорочий,
Теперь до стыда обнажён,
Как бедный дословный
подстрочник, –
Нарядной одежды лишён…
Ни веток, ни рифм, ни метафор,
Ни листьев – метельный покров,
Как ветром сдуваемый капор,
Не греет кургузых сучков.
Но только под мартовским током
Ствол старый – к Небесному
мост –
Пронзится живительным соком –
Побеги отправятся в рост!
Коснутся деревьев соседних,
Пробившись листвой молодой,
Серёжки, что к светлой обедне –
Жемчужный раскроют подбой.
И может, в грядущем потоке,
Попав под «всетронутость» ту,
Я выдохну лучшие строки –
И снова крыла обрету?..
Ты меня рисовал
По картону носился грифель,
В полумгле простыня мерцала,
Вольным росчерком, будто в мифе,
Я уснувшей Венерой стала.
Ты писал, малевал, беснуясь
В перевивах штрихов и линий…
Дерзким помыслам повинуясь,
Я врастала в нутро богини.
Как тиран, – приковал и мучил, –
Но под взглядом твоим – стройнела.
Стан светлел, изгибался круче,
Тетивою звенело тело!
Вызревала душой беспечной,
Я, пророчески понимая,
Что в наброске богини вечной
Ипостась не моя – иная!
Но когда ты волшебной властью
В плоть мою облекал другую,
Ты вершил на вершине страсти –
И меня рисовал, нагую…
***
Чтобы противостоять
соблазну, Тристан и Изоль-
да положили в постель
обоюдоострый меч, разде-
ливший их на ложе.
Ныне обоюдоострый меч
Между отстранёнными телами.
Остаётся общий мир отсечь
С намертво сплетёнными делами.
Перерезать скрутки проводов,
Гнавших неразрывных жизней
токи,
Не внимать десятку жалких слов
Вместо сотен – нежных и
жестоких.
Лучше сгинуть в омуте невстреч,
Вечного прощания удушья,
Чем услышать вежливую речь
С каменным налётом равнодушья.
***
Прозрением или проклятьем
Ничтожа греховный порыв,
Мы сами разжали объятье,
Друг друга умом отпустив.
Усталые, ждали покоя,
Склоняясь к решеньям благим –
И снова, за столиком, двое,
Средь юности бойкой сидим…
Сплетаемся – только глазами,
Не руша запретный порог.
Мы учимся зваться друзьями,
Затверженный помня урок.
Но так эфемерна оттяжка
Минут, разносящих поврозь!
Пустеет кофейная чашка…
Кивок… эскалатор… мороз…
***
Снова мы бесприютны и нищи –
Наш очаг разметелился в дым;
В обихоженных тёплых жилищах
Нет лакун, где укрыться двоим…
Обретаясь и в сквере садовом,
И на плитах у жухлой воды,
Мы жонглируем истово словом –
От заклятий до белиберды.
Нас гнобит разухабистый ветер,
Колет дождь, словно веерный душ,
Окружающий мир неприветен
Для неюных рифмующих душ!..
Но заспинный смеющийся ангел
Нам прошепчет, крылами обвив:
Не отказано смертному в благе –
Стать Бессмертным в стихах о
любви!»
***
Закончились полёты наяву,
Я подчиняюсь медленности шага,
Но снами в неподвластное плыву,
Туда, где на двоих – и жар,
и влага...
Пора закрыть проём в Эдемский
сад,
Отринуть окаянную дорогу,
Но хитрый ум берёт ходы назад
И не спешит с раскаянием к Богу.
***
А стихи в мир приходят рано,
Непрерывной капелью крана
На излёте короткой ночи
Удивляя сравненьем точным,
Магистральной вознёй докучной
В слух вонзившись стрелой
созвучий,
Колотя в окна ветром гневным –
Освежающим и напевным…
И вцепившись в живой клубочек
Стоголосицы новых строчек,
В схватках злых ворожу, шаманю,
Стон глуша в предрассветной
рани…
И к восходу дитя случится!
Обескровленной роженицей,
Я, младенческий стих качая,
Успокоенно засыпаю…
Èðèíà Ñàçîíîâà
Ðîñ÷åðêîì íàøè ëèöà...
Пасхальным утром
Пасхальным утром, в праздник
светел,
Я вознеслась на колокольню
Винтообразной крутизною –
К соборной звоннице, где вольно
Носились голуби и ветер…
И, опьяняясь новизною,
Слухонаитием смущённым,
Я высекала перезвоны…
И, стойкой верой осенённый,
Ты одеснýю был со мною!
Сзывали к храму наши руки –
«Динь-дон», «динь-дон»
взметалось выше
Колючих рёбер телевышки,
А приземлённые домишки
Тянулись ввысь под чудо-звуки!
И с каждой нотой, изречённой
Всей мощью звонного накала,
Я откровенье обретала…
Бог есть Любовь! – в тот день
познала
Душою, к Небу обращённой.
***
Сюжет приснившейся печали
в разбуженную канул небыль.
Рвёт почву высиненной дали
грядущее, как юный стебель.
Поток солярного сеанса
сочится на сугробы марта;
в узор весеннего пасьянса
листком апреля ляжет карта,
небрежной ветреной подачей
впорхнёт заветная неделя…
Летит забытая удача
ко мне, наследнице апреля!
Последний день лета
У набережной скрыться летним
днём,
Когда в кустах подстерегает
осень,
А мы уже с утра с тобой вдвоём –
Часов так семь, а может быть,
и восемь.
За столик сесть, вплотную
к рубежу
Воды и суши в виде парапета,
Смотреть, как катит длинную
баржу
Дон, подуставший на исходе лета.
Поднять глаза в иную синеву,
Случайно опершись на низкий
цоколь,
И удивиться, как, разъяв листву,
Раскинув руки, небо обнял
тополь!
Виском расположиться возле глаз
Твоих – и превратиться в степень
воска,
В упор не видя вперившейся в нас
Скучающей девицы из киоска.
Услышать, как ростовски гомонят
Подростки и подвыпившие дамы
И бросить мимолётный лёгкий
взгляд
На выверты донской пивной
рекламы.
Посожалеть, что только отвалил
Речной трамвайчик на Зелёный
остров,
Присесть, уже «без ног», почти
без сил,
На разогретые ступеньки просто...
А Шолохова вдруг вообразить
Живым, а не застывшею скульптурой,
И день последний лета завершить
Содружеством Любви
с Литературой!
***
Жизнь моя – лишь повод
для стихов:
счёт неиссякаемых грехов,
странствий, бед, любовей,
заблуждений –
как у всех – но том стихотворений,
выношенных верою в глагол,
богоданно ляжет мне на стол
(знавший несгораемые миги),
выдохом далёких впечатлений,
самой нужной роскошью
на свете...
Ведь, в конечном счёте, –
только дети.
И, в конечном счёте, –
только книги.
***
Белосиянными кострами
Пылают свечи на каштане,
Деревья сонными рядами
Несут дозор в рассветной рани.
Птенцом, скорлупкою обвитым,
Мой день загадочно неясен.
Игра сдана. И карта бита.
Но мир со мною не согласен.
***
Кольца лет не расцветят улыбки,
У красавицы бывшей – вдвойне!
Хороши только старые
скрипки,
Только старые
вина
в цене...
Краски слов переменчиво-зыбки,
И открылось осеннее мне:
Хороши только
старые
скрипки
,
Только
старые
вина в цене...
***
В бледном атласе неба
мечутся мотыльками
златоглазые листья –
вырваться невозможно.
Скрюченными руками
держат ещё надежно
клочья своей одежды
иероглифы веток,
не давая надежды
тихим блаженством тлена
листьям утешить души,
фазой упокоенья.
В этом (всего страница
Книги моей вселенной)
свитке китайской туши –
росчерком наши лица
в стадии примиренья.
*Одесн
ý
ю (старосл.) – справа